Его голос, хриплый от времени, разносится по площади:
"Слушайте, слушайте, добрые люди, да не пройдите мимо вести лихой! Не с добром иду я, а с тенью на устах. Слыхали ли вы шепот в чаще? Видели ли, как чернеют листья без огня? Нет? Так знайте же — старый лес больше не спит."
Он делает паузу, оглядывая бледные лица вокруг.
"Терновый Венец, что корнями в земле, а душой во тьме, снова шевелится. Говорят, путники, что дорога у Ржавого ручья теперь шипами поросла — и не просто так, а будто сама земля зубы оскалила. А в полночь у Сгнившего дуба слышится... смех. Тот самый, от которого волосы дыбом встают."
В толпе кто-то крестится, дети жмутся к матерям.
Бегите? Да куда? Он везде, где есть корни да тени. И помнит. Ох, как помнит тех, кто с топорами да огнем в священную чащу ходил.
Теперь его очередь. "Глашатай наклоняется ближе, и шепот его становится едва слышным:
"Трое дровосеков с Угорья пропали. Нашли только плащи — проросшие колючками, будто в земле сто лет пролежали.
А в Хмуром бору... там теперь тихо. Слишком тихо. Даже ворона не каркнет.
"Он выпрямляется, бряцая колокольцами на шляпе."
Кто верит — ступайте в храмы. Кто нет — идите в лес. Проверите, чьи сказки страшнее окажутся.
Только смотрите под ноги... шипы нынче цепкие.
"Толпа расходится безмолвно. А на окраине, у старой ограды, мальчишка-пастух клянется, что видел, как вороны стаей кружат над пустой поляной — будто что-то невидимое уже наблюдает за городом...
"Слушайте, слушайте, добрые люди, да не пройдите мимо вести лихой! Не с добром иду я, а с тенью на устах. Слыхали ли вы шепот в чаще? Видели ли, как чернеют листья без огня? Нет? Так знайте же — старый лес больше не спит."
Он делает паузу, оглядывая бледные лица вокруг.
"Терновый Венец, что корнями в земле, а душой во тьме, снова шевелится. Говорят, путники, что дорога у Ржавого ручья теперь шипами поросла — и не просто так, а будто сама земля зубы оскалила. А в полночь у Сгнившего дуба слышится... смех. Тот самый, от которого волосы дыбом встают."
В толпе кто-то крестится, дети жмутся к матерям.
Бегите? Да куда? Он везде, где есть корни да тени. И помнит. Ох, как помнит тех, кто с топорами да огнем в священную чащу ходил.
Теперь его очередь. "Глашатай наклоняется ближе, и шепот его становится едва слышным:
"Трое дровосеков с Угорья пропали. Нашли только плащи — проросшие колючками, будто в земле сто лет пролежали.
А в Хмуром бору... там теперь тихо. Слишком тихо. Даже ворона не каркнет.
"Он выпрямляется, бряцая колокольцами на шляпе."
Кто верит — ступайте в храмы. Кто нет — идите в лес. Проверите, чьи сказки страшнее окажутся.
Только смотрите под ноги... шипы нынче цепкие.
"Толпа расходится безмолвно. А на окраине, у старой ограды, мальчишка-пастух клянется, что видел, как вороны стаей кружат над пустой поляной — будто что-то невидимое уже наблюдает за городом...
